Феномен России


Традиционно судьбина народа практически буквально совпадает с его настоящей фактической историей. Иероглифы государственного утверждения отливаются в большие исторические покорения, свершения, трагические конфликты, умнейших личностей, творения духа. Внутренние силы цивилизации изливаются вне, застывая в конкретной летописи, сообразно отрезкам которой бдительное рассудок может вернуть полноту государственного мифа, чьим развертыванием и была государственная жизнь. Герои, вкусы, моды, стили и борьбы образуют осознанные знаки, следы одной из “мыслей Бога”.

Этак дело обстоит фактически со всеми народами и цивилизациями, однако стараясь использовать это к Рф, мы здесь же встречаемся с некоторым феноминальным чувством, что этот способ совсем к ней не идет. Фактическая деяния российских порождает странноватое воспоминание такого, что наиболее основное, наиболее сущностное в ней остается за кадром, ускользает от взора, обращенного к конкретике, скрывается за наружной стороной вещей, кидая только странноватые намеки на внутреннюю большую тайну. Не то чтоб у нас, российских, не было исторических взлетов либо катастрофических испытаний, больших людей либо небесных гениев. Против, Наша родина и российский люд сотворили очень много конкретных памятников —Империю, необыкновенную Традицию, неповторимую культуру. Мы знали сумасшествие победного пиршества, триумфальные покорения, высшее усилие смелой воли, строгий церковный заслуга, усердие и самоутверждение. Мы знали привкус пучины, достигая границ государственного мучения, ужасных смут, томного помешательства. И все же чутье дает подсказку нам, что основное осталось реализованным, что наиболее принципиальное ещё не явлено нам. Наша деяния как бы предвосхищает “мысль Бога”, доверенную Рф, она её не исчерпывает.

Это совсем светло понимали российские мыслители — как патриотической ориентации(славянофилы, Фет и др. ), этак и критически настроенные нонконформисты, в особенности Чаадаев. Существовать может, конкретно Чаадаев(который, кстати, в неких собственных текстах очень отдален от такого вида закоренелого русофоба, с котором он нередко ассоциируется у поверхностных исследователей)поглубже всех поймал “незаконченность”, аномалия, особость Рф, её резкое различие от остальных наций. При том принципиально не фактическое опровержение его “развеличания” российской летописи, однако тот факт, что чутье внутренней, загадочной и парадоксальной стороны государственной летописи так была для него явна, что превзошла настоящую канву летописи. Иное дело, что Чаадаеву, невзирая на его интерес Жозефом де Мэстром, не хватило интеллектуального аппарата для адекватного и объективного осмысливания такого, что он этак буквально предвидел.

Интересно в предоставленном контексте и примечание хрестоматийного русофоба маркиза де Кюстена, сказавшего о российских — “это люд, который, стоя на коленях, грезит о большой Империи”. Поточнее тяжело найти наш государственный феномен, желая мы обязаны отбояриться от кристально “пежоративного” звучания данных слов. То, что у наружного наблюдающего вызывает ассоциации со “стоянием на коленях”, на самом деле имеется только последствие той Большой Мечты, которая занимает в тайне национальное самосознание. Российская Большая Греза, наш непроявленный, внеразумный ориентир принижает и релятивизирует все конкретные исторические заслуги, порождая иллюзию их “незначимости”, их “невеликости”. У остальных наций даже сотой части свершений и геройских поступков, схожих русским, хватило бы для такого, чтоб начать обоснованную и оправданную историческую горделивость, самоудовлетворение, чувство выполнения собственной миссии. У российских же чутье некий наиболее большой цели, постоянно наиболее большой, чем все осуществленное, разъедает эмоция самодовольства, тушит его, доводя по гротеска то хитросплетение глубочайшего смирения и неописуемой гордыни, которое охарактеризовывает наш государственный нрав. Мы по собственной воле и преднамеренно “встаем на колени”, чествуя тем самым загадочною профиль, выходящую за рамки человечьих способностей, поклоняясь лишь самому дальнему, самому высокому, самому недоступному. Загадочное понимание некий необычной, сверхбытийной правды порождает в российских непонятную мечтательность, узкую тоску, текущую через нашу болезнь и нашу иронию как распоряжение на настоящую “мысль”, которую Господь задумывается через нас, однако которая так глубока, что значит далековато за рамки конкретных и наружных свершений.

Славянофилы, разгадывающие эту национальную изюминка, разговаривали о “богоносности” российского народа. Однако данная “богоносность” парадоксальна — она не объединяется ни к выполнению некий цивилизационной миссии, ни к чреде больших смелых жестов, ни к совокупы культурных и территориальных покорений. Она постоянно остается латентной, как бы в состоянии сна, отрицаясь от воплощений, сберегая себя, возрождая в глубинном и невнятном бодрствующему сознанию знаке.

У Рф есть как бы две летописи — одна фактическая и настоящая, красивая, однако никогда не основная, не абсолютная, не подробная, не вмещающая по конца нашу Судьбу. Иная —сновиденческая, созерцательная, непроявленная, несущая в себе большое откровение.

Они как две параллельные прямые.

Предыдущие статьи и новости:

    [Назад]    [Заглавная]



    

 


..