Неосуществимость безусловной литературы
Уже перечат люди, знакомые с трудами структуралистов либо прочитавшие сверкающие интерпретации Мирчи Элиаде обычных парадигматических сюжетов, наводняющих современную литературу(высочайшего и невысокого жанров): «Беллетристика хозяйка сообразно себе имеется миф, она не может выдвинуть ничто новейшего, и избито черпает из запаса машинального все те же сюжеты и ситуации, какие мы встречаем в устарелых обрядах и легендах. Следственно, беллетристика не может существовать отождествлена лишь с десакрализацией, в ней четко выслеживается и вещество ресакрализации».
Это верный аргумент, и он просит от нас некой устранения изначального тезиса, от которого мы, вообщем, не намереваемся отрешаться. Итак: одно дело сообщить о необходимости ресакрализации, а иное дело — выполнить это на практике. За пределами сакрального, за пределами мифа, за пределами Традиции не есть вообщем ничто. Потому абсолютной литературой были конкретно «нудистские» издания сюрреалистов, представляющие собой аккуратненько переплетенные незапятнанные белоснежные листы бумаги. Правда и то, таковой предмет может существовать расшифрован во полностью сакральных определениях как защита(«янтра»)для рассуждения о состоянии изначальной субстанции бытия, не затронутой созидающей, организующей волей функционального принципа. В исламском эзотеризме белоснежный лист и его символизм играет гигантскую роль. Этак что даже самый-самый конкретный литературно-нигилистический ход владеет все основания для такого, чтоб заполучить интерпретацию в сакральном контексте, то имеется не существовать по конца литературой.
Потому уточним: когда мы употребляли больше термин «литература», мы имели в виду не факт, однако желание, тенденцию, неявную и нередко неосознанную(практически никогда не обдуманную по конца)декларацию. Человека, который был бы лишь человеком, а следственно, имел бы вероятность сотворить безупречную литературу, «абсолютную литературу», естественно, не есть. Это фикция, благопожелание, выдаваемое за реальность, претензия и свобода, не способные осуществляться в совершенной мерке сообразно онтологическим суждениям. Лишь в данный момент, когда проводятся 1-ые эксперименты сообразно клонированию людей, разрешено предугадывать возникновение «автономного индивидуума», «человека в чистом виде». Существовать может, он и сможет сотворить что-то, подсказывающее эту «абсолютную литературу». А пока…
А покуда беллетристика в чистом облике имеется чуть уловимая царапина, неясная граница, сохраниться на которой не удается никому назло всем усердиям. Данная царапина пролегает меж одним мифом(назовем его наружным либо общепризнанным)и иным. Беллетристика выражает распад сакральной формы, десакрализацию текста. Однако в действительности она не способна продолжительно и правильно вытекать лишь данной веяния. И как последствие, здесь же, фактически одномоментно, в ней утверждается, всплывает, проступает новейший миф. Предвкушение онтологического низа, черной холодцеобразной массы ничего, дает таковой импульс человеку, заглянувшему в суть литературы, что он в панике всплывает к обычным формам, хватаясь за остатки сакрального, копошащиеся в машинальном, чтоб быстрее искроить новейшую структуру на пространство старенькой. Ресакрализация может идти сообразно различным руслам. Наиболее распространенное: отклоняя одну(как верховодило, доминирующую)сакральную форму, разлагая её органическую ткань, стихию её преобразовывающего текста, литератор воспринимает за базу другую сакральную форму, которая и выступает отныне в качестве компенсации. Данной новейшей сакральной формой может существовать еретическая версия такого же рода, что доминирующая вероисповедание либо необыкновенный культ, либо преподавание эзотерического братства либо оккультной ложи. В всяком случае, десакрализация и ресакрализация идут синхронно. Тогда беллетристика повернута собственной взрывной стороной вне, к некомпетентному, профаническому большинству, а утвердительной стороной — к «посвященным». Скандальная полупорнографическая проза Боккаччо имеется сразу субверсия для церковной нравственности, ликвидаторская акция, направленная супротив конвенций цивилизации Ватикана, и совместно с тем компендиум герметических и розенкрейцеровских доктрин, просто читаемых меж строк и понятных половине просвещенных европейцев такого времени, обязательно состоящих в какой-либо кровать. Такая вся «литература» Средневековья и Восстановления, которая может существовать названа «литературой» только условно: это полифония ироничной многомерной коммуникации секретных сообществ, герметический гипертекст адептов естественной магии и алхимии, настолько же статный и взыскательно созданный, как канонические формы теологических трактатов, житий непорочных либо папских булл. Это «литература» лишь с одной стороны, для доверчивых прелатов и простаков-буржуа. Однако и тут нужны поправки, этак как средневековый и возрожденческий быт европейских мещан был еще напитан «параллельной религиозностью», собственного рода «бытовым герметизмом», а потому не следует преуменьшать их интерпретационных способностей и натурального владения языком герметических шарад. Это тщательно изучил умнейший Грасе д’Орсе, к которому посылаем за углубленным и развернутым комментарием нашего тезиса*.
Труднее с литературой Новейшего времени. Однако и тут далековато по чистоты. Сообразно инерции цивилизованный человек Европы состоял в какой-либо кровать. Их воздействие демонизировалось клерикальными реакционерами, однако настолько же полемически и безосновательно преуменьшалось воинствующими либералами. На самом деле, ложи предоставляют безупречный ключ фактически ко всей литературе XVIII–ХIХ веков. Брать желая бы Дюма либо Бальзака: любой контент владеет взыскательно 2 уровня — масонский и любительский. Любая сцена, любой содержание, любая кляуза — изысканный знак для «братьев» и иллюзионистский фокус-покус для профанов. Однако опять не следует забрасывать тот факт, что в XVIII и XIX веках хоть какой человек, способный декламировать и имеющий такую вероятность, практически наверное состоял в том либо другом «тайном обществе». 1-ый общественный читатель классиков, вправду, совсем ничто не соображающий в системе герметических аллюзий т. н. «классической литературы», возник лишь в нашем веке, правда и то в огромных масштабах только в «соцлагере», поставившем себе целью обустроить и подхлестнуть по представляемого «среднего уровня» представителей соц низов. В буржуазном мире к «демократизации» литературы относились гораздо прохладней, и сообразно определенной традиции интеллектуалы Запада и сейчас весь и вблизи посещают различные «ложи» либо их модернизированные аналоги. Особенный значение владеет «советская литература», вначале имевшая постигнутый антисакральный нрав. Однако ежели в этом и получилось добиться неких итогов методологически, — «Мать» Горьковатого, вправду, с трудом поддается возведению к архетипическим моделям машинального(желая неуж-то само заглавие не вызывает ярких ассоциаций?), — то в общем контексте этого грандиозного компании элементарно всплыл новейший архетипический континент, оконченный революционный миф, настолько же слепой, тоталитарный, общеобязательный и со своей точки зрения здравый, как и любой иной.
И в конце концов, крайний вариант: экзистенциалистская беллетристика. Тут почти все полосы, заложенные в изначальном векторе, доведены по логического предела. Преднамеренно и поочередно десакрализирован содержание. Кропотливая служба проведена над избавлением языка от коннотаций и обычных аллюзий. Однако в итоге не «абсолютная литература», а «абсолютное мифотворчество». Экзистенциалистский создатель под неописуемым ярмом разбуженного нигилизма обязан освобождаться от особенности — или чрез творение личного культа личности(конкретно это лежит в базе такого почитания деятелей культуры, которым различается все Новое время и в особенности ХХ век), или чрез клинические формы «добровольного безумия». Вакуум же заполняется уже сознательным «мифологизированием», пусть заранее личным и потому ироничным, однако безудержным, истеричным, паническим. Ежели экзистенциалист не примыкает к новым мифологемам, имеющим публичное обмеривание(социализм Сартра и Арагона, фашизм Хайдеггера, неохристианство Марселя и Ясперса и т. д. ), он жаждет сотворить свою свою вероисповедание, неоправданно и преднамеренно играя с психическими архетипами, как цитатами.
Однако в этом направленности ХХ век не отдал ничто такового, что отменно превосходило бы умнейшие эксперименты де Сада и глава Лотреамона. Труды данных 2-ух колоссов литературны в большей ступени, ежели все, что было написано за крайние 200 лет.
[Назад] [Заглавная]
..