Свобода — это рабство, мир — это война, любовь — это ненависть…
Очень тяжело беспристрастно и объективно обрисовать обе позиции, этак как в принципе нереально существовать сообразно ту сторону данной трудности, разглядывать её как что-то отстраненное. В базе хоть какой философии, хоть какой культурной позиции, хоть какого мировоззрения непременно лежит определенная модель общей антропологии, нередко совсем неосознанная и нерефлектируемая, однако непременно присутствующая как собственного рода фундамент. Потому хоть какое отображение всякого типа гуманизма не вольно от очевидной либо сокрытой апологетики позиции, недалёкой создателю, и оценки позиции противоположной. Хоть какой общефилософский либо другой контент, затрагивающий эту делему, является заранее полемическим. Серьезному мыслителю сообразно данной фактору невозможно полагаться этической риторике, автоматом возникающей при описании обоих гуманизмов, невозможно подаваться на симпатичные ассоциативные ряды. В конце концов, внедрение оценок(очевидных либо укрытых)в данной сфере имеется не что другое, как ровная политработа либо брутальный маркетинговый ролик.
Этак обстоит дело при формулировках принципов малого и наибольшего гуманизма у их теоретиков. К образцу, когда традиционалисты и консервативные революционеры употребляют для определения наибольшего гуманизма термин «новый гуманизм», они не элементарно указывают на некое доп свойство, никогда раньше не былее(что, на самом деле, напрямик обратно правде, этак как наибольший гуманизм гораздо античное малого), однако желают изготовить свою позицию — очевидно расходящуюся с магистральной чертой развития западной цивилизации — наиболее симпатичной. Ежели идентифицировать с гуманизмом только малый гуманизм, то гуманизм Элиаде либо Хайдеггера станет, вправду, «новым» либо «иным».
Ещё наиболее по-рекламному жестко поступают более радикальные и намеренные апологеты малого гуманизма — такие, как Карл Поппер. Они отождествляют малый гуманизм и его различные проекции с цельным полукольцом снаружи симпатичных концепций — «открытое общество», «подлинная демократия», «реальная свобода», «разумный строй», «права человека» и т. д. Совместно с тем позицию собственных врагов они охарактеризовывают неприкрыто уничижительными, демонизирующими чертами — «тоталитаризм», «красно-коричневые», «диктатура», «концлагерь», «новое рабовладение»; в особенности известным оскорблением, побившим все рекорды в этом значении, является «фашизм». На самом деле, основанное на принципах малого гуманизма «открытое общество» является «открытым» очень условно. Оно наблюдает индивида как прикрытую систему, и фактически раскрытой тут является только вероятность беспорядочного(либо стохастического)материального размена меж расплывчато большущий группой «закрытых» систем. В определенном значении, такое «открытое общество» станет безусловной тюрьмой, однако преграды и запоры тут будут находиться снутри, а не вне, почему вся система станет ещё наиболее твердой. Сартр совсем верно заявлял сообразно этому предлогу о «тюрьме без стен». Максимум горизонтальной(торгово-рыночной)открытости и свободы в таковой модели станет уравниваться минимумом открытости и свободы в вертикальном, нематериальном нюансе. Чудовищную природу такового попперовского совершенства искрометно вскрыл Олдос Хаксли в либеральной антиутопии «Brave New World»*.
Таковыми же условными(ежели не заявить сомнительными)являются и все другие «рекламные» синонимы «открытого общества». Осуждая философию наибольшего гуманизма за «иррационализм», Поппер сразу прославляет хаотическую(то имеется фактически, иррациональную)природу «демократии» и «рынка». И в конце концов, сам термин «демократия» в теориях более радикальных либералов равномерно мутирует, а потом вообщем теряется, так как теория «демоса», «народа» как некоторой публичной, соборной единицы противоречит главным постулатам малого гуманизма. Отседова лишь один шаг остается для отождествления либералами «демократии» с «фашизмом». Не стоит изумляться — в политической пропаганде и маркетинговых разработках недостает таковой ахинеи, которую при необходимости не употребляли бы в собственных целях верно понимающие собственный энтузиазм менеджеры и манипуляторы.
Правильно и обратное: «враги раскрытого общества», то имеется, другими словами, «максимальные гуманисты», отрицают только торгашескую «открытость», отторгают повиновение всех других реальностей «рыночному эгоизму» и возведенному в абсолют «свободному обмену». В других областях «открытость», против, сознается и восхваляется. Наиболее такого, наибольший гуманизм исходит из базисной предпосылки о том, что человек сообразно определению является «отрытой системой», что он никогда не равен себе, что он может осуществлять свою тождественность во всех имеющихся онтологических направленностях. Однако законы и модели таковой реализации являются совсем другими, ежели в теориях либералов.
То же наиболее разрешено заявить и об упреках в «иррационализме». Наибольший гуманизм не отклоняет интеллект как такой, он отрешается абсолютизировать личный бинарный дижитальный сознание, ту «старую логику», которую Гегель противопоставил собственной «новой логике» либо «большой логике», «Grosse Logik». Опасный и катастрофичный сознание Канта, неминуемо не даровитый поймать «ноуменальную» сторону действительности, с определенной точки зрения, не наименее иррационален, ежели сверхрассудочная «интеллектуальная интуиция» традиционалистов либо «диалектический разум» такого же Гегеля, какие, против, управляются с ноуменальной стороной действительности достаточно просто. Когда же у полемистов малого гуманизма не остается доводов, мы слышим(у Поппера)обычное: «Однако но несмотря на все вышесказанное Гегель — фашист, мыслитель, обслуживавший полицейский режим тоталитарной Пруссии». Вправду, мощный довод. На это разрешено ответствовать: «Раскрытое сообщество швыряет ядерные бомбы на головы мирных жителей». Однако таковой метод ведения полемики — затруднительный.
[Назад] [Заглавная]
..