Ренессанс, взор справа


Простота схемы «Средневековье = традиция, Восстановление = отречение традиции» нарушилась. И тут раскрывается увлекательный момент: мы приобретаем вероятность посмотреть на Ренессанс с особенной точки зрения, увидев в нем не лишь революционные, однако и консервативные черты, не лишь шаг в сторону десакрализации, однако и шаг в сторону ресакрализации. А это, в свою очередность, меняет наше понятие о сущности возрожденческого гуманизма. Факт отвержения эрой Восстановления Средневекового духа явен и не подлежит сомнению. Однако ежели учитывать, что сам этот запах никоим образом не может существовать отождествлен с абсолютным типом обычного сообщества, что он уже несет в себе составляющие десакрализации, мнение человека в твердые и непреодолимые рамки видовой предопределенности, то такое отклонение получает доп обмеривание. Мы можем разглядеть Восстановление как собственного рода попытку Консервативной Революции, направленной не на конечную десакрализацию решетка, а, против, на преодоление засушливый рационалистической модели безжизненной средневековой схоластики.

В таковой ситуации почти все вещи встают на свои места. Известно*, что идеология Восстановления коренилась в герметических секретных сообществах, и все оглавление культурных памятников данной эры имеется не что другое, как разнообразное шифрованное обращение, состоящие из алхимических доктрин, каббалистических теорий, волшебных рецептов и магических знаков. Такое чтение Восстановления справа мы можем тщательно отыскать у современных историков религий(М. Элиаде, П. Вульо), у традиционалистов-герметиков(Фулканелли, Канселье). Элита Восстановления лицезрела «новый мир» как возврат к одухотворенной вселенной, освобождающейся от рационалистических отчужденных оков схоластики. Не антитеза человека религии и божества сочиняло сущность Восстановления, однако антитеза активный и полной сакральности — сакральности урезанной, номинальной, относительной, фрагментарной. И в этом значении Восстановление разрешено говорить как попытку Европы приблизиться к нормам сакрального сообщества, а не ещё наиболее отклониться от их.

Конкретно этот консервативно-революционный нюанс находится в свойственном Восстановлению «эллинизме», который в таковой перспективе стает как ностальгический мотив сообразно утраченной сакральности, сообразно единственной целостной картине бытия, раздробленной схоластикой. «Эллинизм» Ренессанса имеется сразу воззвание и к дохристианской культуре, и к некатолической культуре Византии, осознанной как расширение греческой цивилизации. Не случаем отчизной Восстановления стала Италия, в каком месте греческое воздействие было в особенности шибко. Новое изобретение Европой древнегреческой культуры и философии, а еще мифологии и стилистики идут конкретно чрез Византию, которая поставила в Европу почти всех учителей Восстановления. Таковым образом, функция Греции в трансформациях Ренессанса была и пространственной и временной. Непременно, прямое воздействие Православия было некординально, и конкретно супротив него поочередно и цельно дрались владыки Ватикана. Однако непрямо запах византизма, обычного сообщества, сакральной антропологии очевидно различим у большинства духовных главарей данной эры. Гуманизм Восстановления как оказалось реакцией на наименее артикулированный, тривиальный, однако ещё наиболее поочередный «католический гуманизм» Средневековья. На пространство человека-раба, служителя либо админа, взыскательно ограниченного видовыми и соц «аквинатскими» рамками, прибывает человек-маг, человек-титан, человек-вселенная, который способен увеличить себя и горизонтально — по бескрайних просторов животной страстности — и отвесно, к горним пропастям ангелического, герметического гнозиса, дозволяющего приказывать духам и стихиям. Таковой гуманизм исходит из антропологической картины, еще наиболее сакральной и традиционной, ежели теории схоластов, а следственно, он, в определенном значении, является наиболее обычным и «архаическим», наиболее консервативным, ежели модели церковной теократии. Это перемещение к ресакрализации не одномерно, алогично. В нем соучаствуют разные и нередко антагонистические веяния — западноевропейский орденский герметизм, германские и испанские каббалисты, экстравагантные волшебные братства, гротескные неоязычники, агенты Византии, привлекающие интерес Европы к святоотеческому наследию, криптомусульмане и представители разных суфийских тарикатов, отпрыски римской «черной аристократии», тайком продолжавшей традицию справедливости дохристианским родовым культам и беспокойным обрядам. Любая конкретная версия сакральности предлагала свой вариант. Более логичным в таковой ситуации было бы воззвание к восточному христианству, что сотворило бы конфессиональную последовательность и совместно с тем привело бы Европу к масштабной ресакрализации. Однако конкретно такому развитию событий деятельнее только противодействовало папское свита, предпочитая обладать дело с экстравагантными культами, вообщем ничто всеобщего не имеющими с христианской традицией, ежели признать глубокую неправильность избранного ещё на заре Средневековья богословского и экклесиологического пути.

Итак, Вежливый анализ Восстановления открыл нам новейшую картину: гуманизм пришел не как отречение традиционной антропологии, однако, против, как рвение справиться схоластическую редукцию; не как отречение Традиции, однако как отречение отречения Традиции; не как элементарно революция, однако как Консервативная Революция. Следственно, сравнение Геноном и Эволой возрожденческого гуманизма с антитрадицией ошибочно.

Как же в таком случае применять сам термин «гуманизм»?

[Назад]    [НОВОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ]






 


..